За мгновение до смерти

(вспоминают очевидцы)

Китель Матрёна:

Когда мы узнали, что немцы сгоняют людей, мы поняли, что будет беда. Я сказала своей дочери Ольге: Уходи из дома, спрячься. Она спряталась в сарае у соседей. Я с внучком Толиком осталась дома, думала, что меня не тронут. Пришли полицаи с немцами, искали мою дочь. Узнав, что её нет дома, схватили меня и внучка и повели к поповскому дому, куда сводили всех задержанных. Когда нас вели, дочь увидела, не выдержала и выскочила к нам. Меня оттолкнули в сторону, а их повели. Я не знала,  что делать и стояла оцепенев, а потом бросилась бежать к сараю, откуда гремели выстрелы. Мои были уже в сарае, я закричала: «Не трогайте их, лучше меня убейте». Солдаты вытолкали меня из сарая и сразу загремели выстрелы. После этого я уже ничего не соображала, не знала, что делаю, куда иду. Прошла оцепление, меня никто не тронул. Опомнилась только тогда, когда немцы уехали и сбежавшиеся к сараю люди пытались потушить пожар.

Степанюк Степан Иванович:

В этот день мы с отцом были в лесу, рубили дрова. Когда увидели, что деревню окружают, отец сказал: «Надо идти в село, спасать людей». Отец был солтысом,  состоял на службе у немцев. Не один раз ему удавалось предотвратить беду, когда немцы хотели кого-нибудь расстрелять. Очень убедительно он умел доказать невиновность местных жителей. Так и на этот раз, он бросил работу и побежал на выручку. Не знал он, что на этот раз его фамилия в списке на расстрел стояла первая.

Когда отец прибежал домой – его уже там ждали, мать куда-то спряталась, дома была бабушка. Отцу приказали собираться, он переоделся и его увели. Бабушке сказали, что когда вернётся мать, пусть немедленно идёт тоже, тогда отпустят отца. Мать пришла домой и решила идти вслед за отцом. По дороге наткнулась на полицая, который стоял в дозоре. Узнав, куда она идёт, посоветовал: «Не ходи туда, Ивана всё равно расстреляют, а ты останешься жива, у тебя малые дети». Мать вернулась и так осталась жива.

Пилипук Евдокия Михайловна:

О том, что мою семью немцы держат под подозрением, мы знали от проговорившегося полицая. Как и многие в то время семьи мы покинули деревню и жили в лесу. Было нас там много, построили сарайчики, в которых держали живность, сами жили в землянках. Но деревню навещать приходилось для того, чтобы испечь хлеб. Делали это тайно – приходили, когда было темно, ночью пекли и до рассвета уходили. Перед этим роковым днём нас несколько женщин ушло в деревню. Ночью я испекла хлеб, но когда попыталась уйти – уже было поздно, деревня была оцеплена. Прятаться было негде, сидела дома, от страха не знала, что делать. За мной пришли и повели в поповский дом. Ввели в комнату, где за столом сидел немецкий офицер. Через переводчика спросил как моя фамилия. Я со страха забыла свою фамилию по мужу и назвала девичью – Михальчук. Офицер долго смотрел в список и что-то сказал переводчику. Тот сказал, что такой в списке нет и я свободна. Но на дворе полицаи, которые могут меня разоблачить. Я вышла на улицу, остановилась и не знала, что делать. Мимо меня ходили полицаи, которые выносили имущество из поповского дома. Сельский священник Николай Радиевский после расстрела уезжал вместе с немцами в Кобрин, спасая свою шкуру. Это он составил список неблагонадёжных людей. Один из полицаев видимо пожалел меня, сунул мне в руки скамейку и сказал: «Неси на дорогу т грузи на машину». Я тихонько пошла к машине, неся скамейку, полицай догнал меня, шутливо обнял и провёл мимо оцепления. Вот так я спаслась от смерти

Олесюк Евдокия Семёновна:

Когда мы узнали, что немцы ходят по деревне и сгоняют людей – бросились прятаться. Я забежала в сарай, залезла на чердак и закопалась в сено. Через некоторое время услышала русскую и немецкую речь. Осторожно выглянула в щель и увидела, то около соседнего сарая, который принадлежал Пилипук Пелагеи, работают немцы. Выкатили из сарая телегу, выносили бочки, а в сарай начали носить солому из копны, которая стояла рядом. Затем я увидела, как из дома священника немцы ведут к сараю пять человек. Я от ужаса оцепенела и застыла в таком положении, покуда шла эта страшная казнь. Людей заводили в сарай, слышались выстрелы, немцы уходили за новыми людьми.

И тут я увидела, что ведут семью моей сестры Елизаветы. Впереди шёл её муж Василий низко опустив голову, за ним – Елизавета, обнимая руками и прижимая к себе дочерей Нину (10лет) и Меланью (14 лет).

Их семью расстреляли за то, что Василий построил дом на церковной земле и не дал священнику требуемый выкуп – барана. Таких семей в этот день было расстреляно несколько.

Ющук Фаина:

От страшной смерти в тот день меня спас мой внучёк Николай. Было ему тогда 7 лет. Когда нас повели, он всю дорогу плакал, а когда привели к офицеру в дом, он так разрыдался, что полицаи затыкали уши. Офицер долго смотрел на нас, злился, о чём-то думал, а потом что-то прокричал переводчику. Тот подошёл к нам и начал выталкивать из дома. Я ещё не знала, что сказал офицер и плохо соображала. Поняла только тогда, когда переводчик прокричал: «Уходите отсюда быстрее!» Я подхватила Колю на руки и побежала домой. После этого моё здоровье было подорвано, и я стала инвалидом.

Ющук Евдокия Игнатьевна

Скрываясь от немцев, мы жили в лесу, за Малыми Доропеевичами. Перед тем страшным днём у нас закончился хлеб, и моя мать вместе с другими женщинами собиралась идти в деревню. Я начала проситься пойти с ней, чтобы помочь, но мать была категорически против.

- Зачем нам рисковать обоим, - сказала она. Когда собралась, подошла ко мне и заплакала

- Знаешь, чует моё сердце что-то недоброе, мне кажется, что я сюда уже больше не вернусь.

Затем ушла, а через некоторое время вернулась и сказала: «У меня новая красивая юбка, давай с тобой поменяемся, если меня убьют, она мне будет не нужна». Я провожала свою мать, она ещё дважды возвращалась со мной, чтобы попрощаться, затем ушла.

Днём нам было слышно, что в деревне стреляют. Под вечер брат моей матери Пелагеи Романюк Тихон, пошёл в деревню узнать, что случилось. Когда вернулся, рассказал, что матери нет, убита его жена, брат. Всего мы тогда потеряли родственников 11 человек. Среди обгоревших трупов мою мать Пелагею Михайловну опознали по небольшому кусочку сохранившейся волоки от лаптей. Мы даже не имели возможности придти и похоронить своих родных. Боясь, что немцы могут нас обнаружить, мы бросили лагерь, взяв детей, перебрались к родственникам в Заболотье.

Мельникова (Александрович) Ольга Ивановна (записано в 2014 году):

Мне было тогда всего три года, и я мало что помню, но моя мать часто повторяла рассказ о том, что господь спас нас от смерти в тот страшный день.

Пришли в дом полицаи и приказали идти с ними. Мать меня несла на руках и всю дорогу причитала. Привели к офицеру, который проверял обречённых по списку. Посмотрев на нас, он через переводчика спросил: «А где твой муж?» Мать ответила, что мужа вывезли на работу, и он сейчас находится в Германии. Офицер опять спросил: «А чем вы можете это доказать?» Мать ответила, что дома есть поздравительная открытка от мужа из Германии, где он поздравляет нас с Рождеством. Затем переводчик сказал: «Господин офицер требует, чтобы принесли сюда эту открытку». Опять под конвоем полицаев мы прошли домой, затем обратно, мать отдала офицеру открытку. Он прочитал, что-то заговорил и переводчик произнёс: «Ваш муж работает на великую Германию, значит, ваша семья находится под иммунитетом немецкой армии. Вы свободны»

Через полтора года, летом 1945 года, вернулся из Германии мой отец, наш спаситель

Романюк Александра:

В той страшной очереди на смерть я со своей трёхлетней дочерью Юлей была последняя. Когда нас подводили к сараю, то солдаты уже поджигали солому снаружи и кричали нам: «Шнель, шнель!» Нас втолкнули в сарай, Юлечку я держала на руках. Смотреть на убитых было невозможно, и я повернулась лицом к убийцам, прижимая к себе дочурку. Двое подняли винтовки, и в этот момент в сарай вбегает немецкий солдат, громко кричит: «Хальт», - руками опустил направленные на нас винтовки, подбежал к нам и с силой вытолкнул нас из уже горящего сарая.

Я потеряла сознание и упала, не слышала, как визжала от страха Юлечка, как солдаты оттаскивали меня от сарая, чтобы мы не сгорели.

Причину нашего избавления от смерти я узнала потом, когда встретилась с одним из односельчан, служившим в полиции и участвующем тогда в карной операции. Он мне сказал: «Это я, Александра, спас вас от смерти, сказавши немецкому офицеру, что твой муж вывезен на работу в Германию».

Как потом оказалось, не одна я по подобной причине была помилована в тот страшный день.

Вспоминает Левчук Степан Васильевич

Первую в жизни шоколадку я получил от немецкого солдата, который вёл меня на расстрел.

В то утро, 4 апреля 1944 года, я и мои сёстры сидели в доме и через окно наблюдали, как от выпавшего ночью снега, всё вокруг стало чистым и красивым. Перепуганная прибежала в дом мать и приказала, чтобы мы сидели тихо. Вдруг в дом вошли два немецких солдата и один в гражданском. Он приказал нам всем выйти из дома. Мать громко заплакала, мы ничего не понимали. Нас повели в направлении к церкви. Навстречу нам бежал ещё один незнакомец в гражданском. Он остановился, что-то переговорил с сопровождающими и сказал нам, что произошла ошибка, мы свободны и должны идти домой. Немецкий солдат, что стоял ближе ко мне, вдруг улыбнулся, потрепал мои волосы, полез в карман и протянул мне что-то завёрнутое в блестящую бумагу. Мы только потом узнали, что эта сладость называется шоколадка, а мы её видели впервые. Солдаты развернулись и пошли в соседний с нами двор. Мы увидели, что через несколько минут они вывели из дома бабушку Матрёну  и её трёхлетнего внука Анатолия. Затем из дома выбежала спрятавшаяся невестка Ольга и закричала: «Здесь я, берите меня, но их оставьте». Немцы оттолкнули бабку Матрёну, а Ольгу с Толиком повели к церкви. Бабка бежала сзади и кричала, чтобы их отпустили, а её забрали. Мать затолкала нас в дом, мы сидели и слышали, как со стороны церкви гремели выстрелы.

Через некоторое время к нам в дом вбежал немецкий солдат и что-то начал говорить, обращаясь ко мне и показывая на дверь. Я стоял, ничего не понимая. Тогда он направил на меня ружьё и показал, чтобы я вышел на улицу. Подталкиваемый ружьём я шёл как во сне, солдат толкал меня дулом во двор бабки Матрёны, подвёл меня к сараю, взял лежавший там большой мешок и втолкнул меня в сарай, где в перегородке бегали поросята. Жестами показал мне, чтобы я их поймал и бросил ему в мешок. Долго я гонялся за поросятами, вымазался весь. Но наконец немец довольный добычей ушёл, а я радовался. Что опять остался живой. Уже потом я узнал, что хозяйства тех, кого расстреляли в этот день, конфисковались в пользу немецкой армии.

Розовое платье

Очень часто в нашей семье повторялся рассказ, который трогал меня до слёз. Это трагическая история одной еврейской семьи, которая разделила участь большинства евреев в годы оккупации.

Мой дед, по линии матери, Андрей Иванович Грабайло, переехавший из Пружанщины и купивший в Павлополе землю ещё во времена Столыпинской реформы, считался зажиточным крестьянином. В деревне его уважали и батраки охотно нанимались к нему на работу. Знали, что за хорошую работу Грабайло платит хорошую зарплату, а бабушка Минадора вкусно накормит.

Часто к Андрею Ивановичу заезжал во двор еврей – торговец Зэльман. Сам он со своей семьёй жил в Кобрине, а товар свой продавал, развозя по всех окрестных деревнях.

Андрей Иванович медленно подходил к возу с товаром, рассматривал его, что нравилось – откладывал в сторону, внимательно слушал комментарии продавца. Затем отложенный товар оставляли на возу, а сами шли в дом торговаться. Садились за стол, обращались один к одному со словами «пан». Пан Зэльман доказывал, что товар дорогой потому, что привезён аж из Варшавы, а пан Андрей утверждал, что это сумма для него большая. Конечно же, эти торги имели больше ритуальный, чем экономический характер.

Жена Андрея – бабка Минадора знала чем всё закончится, поэтому на кухне уже готовила выпивку и закуску.

Наконец устанавливалось согласие, пожимали руки и Андрей кричал: Минадора, неси на стол.

За чаркой разговор носил уже другой характер, больше говорили о своих семейных проблемах. Пан Зэльман рассказывал, что его жена Гестрина зарабатывает тем, что шьёт под заказ одежду, сыновья Юдаль и Мейлах учатся в школе. Юдаль ещё учится играть на скрипке, а Мейлах всё свободное время сидит с книжками. Ну а маленькая дочь Блюма, ещё только подрастает и является утехой для всей семьи.

Пан Андрей рассказывал о своих сыновьях, что двое из них вступили в компартию Западной Белоруссии, брали участие в восстании против поляков. После разгрома восстания брат Гришка убежал в СССР и теперь о нём ничего не известно. А сына его другого брата Константина, за восстание посадили в тюрьму на 10 лет.

Прощаясь с гостем, дед забирал покупки, делал очередные заказы. Эти отношения в скором времени перешли в дружбу и когда дед ездил в Кобрин на базар, он обязательно гостил у Зэльмана.

Несколько раз Зэльман приезжал в Павлополь со всей семьёй. Подвыпивши, брал у сына скрипку и говорил: «А ну, Блюма, покажи, как ты умеешь танцевать!» Красавица- дочь  радостно прыгала под звуки скрипки, её длинные чёрные косы разлетались во все стороны. Когда музыка замолкала, она кричала: «Ещё, ещё!» Если отец отказывался играть, она забирала скрипку и несла Юдалю. В разгар веселия Зэльман и Андрей оставляли компанию, выходили на крыльцо, садились и неторопясь вели беседу. Вмешиваться в их разговор в это время было запрещено.

Так продолжалось до самой войны. Вскоре после оккупации пошли слухи о первых жертвах в окрестных деревнях. Рассказывали, что немцы особенно тщательно ищут людей еврейской национальности. Но поскольку в Павлополе таких не было, то люди мало представляли себе размер этой трагедии.

Поздней осенью 1941 года в окно к Андрею кто-то тихо постучал. Была уже ночь, и дед, взяв кий, пошёл к двери. На вопрос:  «Кто там?» Услышал: «Пан Андрей, открой». На пороге стоял Зэльман, он еле держался на ногах. Войдя на кухню, он осел на лаву. Дед принялся зажигать лампу, но Зэльман попросил не делать этого, сказав, что если кто его увидит у них, то немцы всех расстреляют.

- Дай мне кусок хлеба, и я пойду, но богом тебя прошу – возьми к себе мою Блюму, простыла она и тяжело заболела, боимся, что умрёт в лесу.

Дальше он рассказал, что в начале войны всех евреев, которые жили в Кобрине, переписали, затем образовали гетто, куда начали сгонять семьи. Некоторые смирились с судьбой, а вот он решил бороться до конца. Им удалось выбраться из города, взяв с собой кое-какие пожитки. Решили идти в Малориту, где жили их родственники. Шли лесом, в деревнях меняли пожитки на продукты. По дороге зашли в деревню Черняны к знакомым и узнали, что в Малорите тоже есть гетто, куда собирают евреев. Идти дальше было некуда, повернули в сторону Павлополя. По дороге заболела Блюма – простыла и очень сильно.

Через некоторое время семья Зэльмана уже сидела в тёплом доме. Бабка Минадора топила печь, грела воду, накрывала на стол.

Хорошо, что дом стоял на краю деревни возле густого леса, а дом был обсажен пышными кустами сирени. Про опасность на некоторое время забыли. Все заботы были обращены на шестилетнюю Блюму, которая тяжело дышала, теряла сознание, кашляла. Хорошо, что бабка Минадора была опытным доктором-самоучкой. У неё всегда были в запасе разные лекарственные травы. Забегая вперёд надо сказать, что через две недели она поставила Блюму на ноги. Радостная улыбка девочки сияла как солнышко. Одного только она не могла понять: почему ей нельзя выходить на улицу и нельзя даже смотреть в окно.

А покуда, отогревшись и подкрепившись, Андрей и Зэльман пошли в другую комнату решать. что делать дальше. Затем  Андрей вышел и сказал: « Мы сами не знаем, что нам делать дальше. Идти вам некуда, да и дочь оставлять в таком состоянии невозможно. Немцы у нас редко бывают, а со своими я как-нибудь договорюсь. Пан Зэльман не хочет, чтобы я брал на себя такую опасность, но мы с бабкой свой век отжили. Нам бояться нечего. Все наши дети живут отдельно, значит, отвечать будем сами за себя. Кладовка в доме большая – будете там жить. А там посмотрим».

Потянулись дни совместной жизни, полные страха и ожидания опасности. У Андрея была швейная машинка, поэтому Гестрина проводила время, то возле больной дочки, то шила на две семьи одежду.  Ко времени выздоровления Блюмы она сшила дочке красивое платье розового цвета. Когда девочку одели в обновку, её счастью не было концы. Как ей хотелось выбежать на улицу и похвастаться своим нарядом. Но её почему-то  не пускали.

Юдаль и Мейлах нашли в доме несколько старых учебников, по которым учились когда-то дети Андрея и десятки раз их перечитывали. Мейлаху очень нравилась книжка по астрономии. Она была на польском языке, и Мейлах хвастался, что знает её почти наизусть.

А вот Зэльман не мог найти себе места. Он чувствовал ответственность за свою семью, и за тех, кто его приютил, понимал, что всё это может закончится в любой момент.

Так оно и случилось. Однажды к Андрею в дом зашёл бугромистр Бретун. Он был дальним родственником Андрею и до войны они были в добрых отношениях. После нескольких чарок Бретун сказал Андрею, что в полицию поступил донос об укрытии еврейской семьи и рассказал, что за это всем угрожает. Хорошо то, что он об этом узнал первым и есть ещё время исправить положение. А выход может быть таким: семья Зэльмана сейчас оставляет дом и идёт куда глаза глядят, или регистрируется в управлении. Решение должен был принять Зэльман. Он выбрал регистрацию.

Андрей убил поросёнка, наготовил угощений, водки, запряг лошадь и повёз Зэльмана в Черняны на регистрацию. Это дало возможность еврейской семье пересидеть в Павлополе всю зиму.

Ранней весной поступил новый приказ: отвезти семью Зэльмана в местечко Дывин, где было образовано гетто. Уезжая, Гестрина одела свою дочь в её любимое розовое платье, а Мейлах попросил на память учебник по астрономии.

Прошло почти три месяца. Что случилось с семьёй Зэльмана -  никто не знал. Летом 1942 года павлопольских мужиков, кто имел лошадей, отправили на  работу в Дывин. Поехал и Андрей Грабайло. На месте, прибывшим объяснили, что они будут заниматься сортировкой одежды и вещей, которые остались от расстрелянных евреев Дывинского гетто. Работали под присмотром немцев и местных полицаев. Каждый вид одежды, обуви надо было складывать отдельно, да и то ещё делили на категории – новое, поношенное, рваное. Проверяли все карманы, найденное складывали в кучки. Андрей работал, и всё время старался посмотреть, не появится ли где-нибудь розовое платье, но людей было много и уследить за всеми было невозможно.

И только когда под вечер закончили работу и огромный барак стал пустым, Андрей увидел на полу, как никому не нужная вещь, польский учебник по астрономии. Его он и привёз домой. Сейчас этот учебник хранится у меня как дорогая реликвия.

А бабка Минадора, узнав, что Андрей не видел розового платья среди вещей расстрелянных, воскликнула: «Слышит моё сердце, что наша Блюма осталась жива!»

Пусть оно так и будет.

(Июнь 2006 год.)

Сам себе вынес приговор

Бывая в одном из домов в своём родном Павлополе. Всегда смотрю на портрет молодого красивого парня, погибшего в 1944 году в Польше. Нелёгкая судьба выпала на его долю. В самом начале войны немцы назначили его быть одним из полицаев в Павлополе. Парень упорно отказывался, но ему пригрозили: Не будешь у нас служить – расстреляем всю твою семью и близких родственников. За дело взялись его родители – возили в Кобрин, чтобы откупиться, водку, продукты. Немцы охотно принимали подарки, но парня не отпускали. Парень очень страдал, ему стыдно было глядеть в глаза односельчанам. Однажды его поймали партизаны, но расстрелять сразу не решились, зная его ситуацию. Повели на суд к Грабайло Константину, как тот решит, так и будет. Тот сказал: Я знаю его с детства – вместе росли, крови на нём нет, парень хороший. Ну, казним мы его, а взамен немцы пришлют нам какую-нибудь сволочь – кому хуже будет?  Тут же придумали как инсценировать побег, чтобы у немцев не возникло подозрение и отпустили.

Но родители не унимались. Они продолжали возить подарки в Кобрин и немцы согласились на полумеру. Они перевели парня в далёкую деревню за Дивин, где он пробыл до конца войны. Летом 1944 года он вернулся в свободный уже Павлополь, и сразу пошёл проситься в военкомат на фронт.  Вместе с молодёжью Павлополя он догнал войну уже в Польше.

А дальше – собирательный рассказ о парне тех, кто с ним служил и вернулся с войны:

«… очень переживал, ходил мрачный, злой. В первом же бою убив из автомата немца, выхватил нож и начал кромсать его в истерике, мы еле оттащили его от трупа.

А тут в роту зачастили НКВДисты – забирали в штрафные батальоны тех, кого успели по документам уличить в связях с немцами. Во время артобстрела не прятался, в атаку шёл во весь рост. Сколько мы не ругали его – ничего не помогало. Видно было, что парень ищет себе смерть сам. И она его быстро нашла. Двадцать дней он повоевал с нами и погиб в бою смертью храбрых».

Мой родной дом

Дом, в котором я родился и вырос сохранился ещё в Павлополе – разрушить его не поднимается рука.  Сколько в нём произошло событий, трагических и весёлых.

В 30-е годы здесь шныряли «польские полициянты» - искали листовки, компрометирующую литературу, так как отец был членом компартии Западной Белоруссии. Отсюда мой отец Игнат Семёнович в 1939 году ушёл на войну с гитлеровцами, вернулся через год, удрав из немецкого плена. В 1940 году он увёл со двора свою любимую лошадь и часть живности в образованный в Павлополе колхоз «17 сентября». В июле 1941 года по приказу немцев всё это он привёл назад. В нашем доме нашёл себе приют бежавший из немецкого плена воин Советской Армии Ключенцев Иван Михайлович, погибший в партизанском отряде Бориса Михайловского в 1942 году.

В 70-е годы стараниями отца совместно с бывшим комиссаром отряда имени Фрунзе Гоголевым Александром Павловичем найдена будет его жена и брат, а из Воронежского жиркомбината, где до войны работал Иван Ключенцев, приедет к нам целая делегация, чтобы побывать на могиле партизана. Связь с женой Ивана Евдокией и его братом Николаем семья будет поддерживать очень долго. По ночам, а иногда и днём сюда часто наведывались партизаны, благо что дом стоит на краю деревни. Помогали всем, чем могли – согревали, кормили, проводили санобработку. О последней услуге хочется сказать отдельно, т.к. нигде в литературе я об этом не встречал. Бедой для партизан, живущих в лесу, были насекомые, а средство для борьбы с ними было одно – прожарка одежды. Заранее договаривались, чтобы

мать натопила печь, приходили человек 7-8, раздевались и сидели голышом, пока одежда прожаривалась в печи.

Часто среди ночи приходили совсем незнакомые люди с оружием и требовали, чтобы отец провёл их лесом к шоссейной дороге Малорита-Кобрин. Обычно с отцом разговаривал только один человек, остальные держались поотдаль и молчали. На прощание всегда были одни и те же слова: «Спасибо, и держи язык за зубами. Иначе, знаешь, что за это будет…» Такое случалось нередко, но что это были за люди – неизвестно.

Не обминали наш дом и немцы. Если они приезжали в деревню, заместитель солтыса обязан был распределить их по домам на обед, уточняя, на сколько человек готовить еду. Мирно ели, благодарили и уходили.

Если немцы оставались ночевать в деревне, то их также распределяли по домам. Мои старшие сёстры Евгения и Вера рассказывают, как они смеялись, когда немец разделся спать. Такой элемент нижнего белья как  трусы они увидели впервые. Тот оторопело смотрел на девочек и не понимал, почему они хохочут. Так сложилось, что мои две сестры и брат не видели своими глазами тех ужасов, которые творили фашисты, и самым памятным для них осталось то, что немцы угощали их шоколадками.

Но вскоре в нашу семью пришло прибавление. В 1944 немцы делали зачистку территории возле шоссе Малорита-Кобрин. Недалеко от дороги жил брат моего отца Иван Демянко. Видя облаву, он убежал в лес. Дома осталась жена Мария и трое детей. Немцы пришли на хутор и, узнав, что хозяина нет дома, подожгли дом и хозяйственные постройки. Увидев из леса дым, Иван вернулся, его схватили и на глазах жены и детей расстреляли. Жену Ивана с тремя детьми приютила у себя наша семья. Теперь, когда в наш дом приходили немцы – трое детей Николай, Евгения и Анна визжали от страха, а мои сёстры и брат бежали к незваным гостям улыбаясь, чтобы получить шоколадку.

4 апреля 1944 года отец и мать ушли в Доропеевичи хоронить казнённых родственников. Сестра отца – Елизавета, её муж Романюк Василий и две дочери Нина и Меланья были расстреляны и сожжены вместе с другими односельчанами.

А 10 июля 1944 года – новая трагедия: предатели выследили и донесли немцам ,где прячется связной партизанского отряда им. Фрунзе брат моей матери – Грабайло Филлип. Его схватили и расстреляли недалеко от дома.

После войны в наш дом ворвалась банда грабителей, они уложили всех нас на пол, один с пистолетом сидел над нами, остальные выносили одежду и еду, грузив её на подводу. После их посещения в доме не осталось даже кусочка хлеба.  Спасибо местным жителям которые не оставили нас в беде.

А в 50-е годы, когда я уже начал осмысленно что-то понимать, наш дом превратился для меня, как я его называю в шутку – «кафедрой по новейшей истории». По какой бы причине не собрались у нас мужчины – разговор всегда переходил на тему войны. Рассуждения, споры, воспоминания, оценки политических событий – всё это происходило у нас на кухне, а я, усевшись на пороге жадно впитывал в свою память то, о чём говорили взрослые.

Венки, привезённые из города Воронежа на братской могиле около деревни Заорье, где похоронен Ключенцев Иван Михайлович

Гришкевич Евдоким Демьянович родился и вырос в Павлополе. Всю жизнь очень любил рисовать и дарил свои работы друзьям, соседям.

В 1940 году сам с братом построили дом, куда и привёл свою молодую жену Веру. Всё бы хорошо, но умирает сын, через полтора года после рождения, затем и дочь – родившаяся в 1943 году и прожившая всего 2 года.

Помимо горя в семье, есть и общее горе – война. В окрестностях деревни Павлополь стали образовываться партизанские отряды. Их надо было кормить и одевать. И вот тогда Вера Матвеевна, со своей сестрой Анютой в 1943 году отдают свой дом под кухню для партизан, а сами становятся здесь же поварами.

-  На улице стояло три котла, замаскированных от самолётов ветками, а в доме была столовая. Кормить надо было 40 человек, хлеб пекли по другим деревням, а мы варили только горячее. Партизаны привозили мясо, крупу, картошку, а на помощь давали девушек из других деревень, - вспоминает Вера Матвеевна

Когда начали наступать немцы, партизаны стали отходить и наведываться в деревню только ночью за продуктами.

Евдокима Демьяновича призывают в 1943 году в 579 миномётный полк. В 1944 году он получает ранение и лечится в Польше, в госпитале.

За два с половиной года, которые был на войне, награждён: «За участие в героическом штурме в освобождении Варшавы» и «За Победу над Германией в ВОВ».

Чужой среди своих

Демянко Анатолий Игнатьевич:

Свой трудовой путь я начал в 1961 году, в качестве заведующего Доропеевичским сельским клубом. Естественно, что ближайшим моим начальником и наставником был секретарь парторганизации колхоза.

Однажды я получил от него задание сделать альбом о местных жителях, участниках ВОВ. Написать о них краткие сведения, собрать фотографии. Работал совместно со школой и вскоре альбом был готов.

Когда принёс секретарю парторганизации, он, листая, вдруг резко спросил: «А Кушнира зачем ты сюда вставил?

- Так он же участник войны, - сказал я.

- Какой он участник, - закричал секретарь, - он же поп и бывший полицай.  Убери его из альбома.

Так из общего списка ветеранов Великой Отечественной войны колхоза «17 сентября», исчез Кушнир Евгений Григорьевич, бесстрашный разведчик, партизан, воин Советской Армии, участник штурма Берлина, кавалер ордена Великой Отечественной войны.

Подслушанный разговор

Рассказывает Ющук Ефросинья Игнатьевна:

Это было поздней осенью 1942 года. Весь день я пасла коров, сильно промёрзла. Поужинав, полезла на печь согреться и задремала. Через сон слышу, что в дом зашёл Коренько Филимон, один из первых организаторов партизанского движения, привёл с собой незнакомца и сказал отцу, чтобы тот вышел на время на улицу и побыл там.

- Сюда придёт один человек, нам надо с ним поговорить.

Отец вышел, а через некоторое время в дом зашёл местный парень Евгений Кушнир. Разговор с Евгением вёл незнакомец, я поняла, что это не местный человек. Так как он разговаривал в отличие от нас на русском языке.

Незнакомец предложил Евгению дать согласие на службу полицаем в деревне Черняны, где стоял крупный немецкий гарнизон. Разговор был очень бурный. Евгений доказывал, что он больше пользы принесёт в партизанском отряде, что с его характером он может сорваться. Незнакомец настаивал принять его предложение. Я поняла, что стала невольным свидетелем опасной ситуации, и лежала на печке, не шевелясь. Разговор был долгим, тяжёлым, но наконец, Евгений согласился. Я очень удивилась, когда на вопрос Евгения кому он должен будет передавать сведения, незнакомец ответил: «Степанюку Ивану – старосте деревни».

Когда они все ушли и вернулся отец, я ему рассказала обо всём. Отец сказал так: «То, что ты слышала – забудь навсегда и никому ни слова, иначе нам всем конец»

Вскоре от людей мы узнали, что первый парень на деревне, весельчак и балагур Женя – продался немцам и пошёл служить в полицию. А где-то через полгода новое известие: Женя ушёл к партизанам и привёл с собой 8 человек из гарнизона с полным вооружением.

Фашисты отомстили Евгению. Они арестовали его отца и расстреляли. Матери удалось скрыться.

А всё-таки он с нами!

Рассказывает Константин Леонтьевич Грабайло – руководитель антифашистского подполья в деревне Павлополь, связной партизанского отряда имени Фрунзе.

Известие о том, что Кушнир Евгений пошёл служить к немцам, меня очень удивило. Знал его способности и очень жалел, что он не с нами.

Однажды в Павлополь приехали на повозке трое полицаев, были, выпивши, горланили песни, заходили в дома, требовали выпить и закусить.

Подъехала повозка и к моему дому, остановилась во дворе: один из полицаев пошёл в дом. Каково же было моё удивление, когда на пороге я увидел Евгения. Я не знал, что сказать, но первым заговорил он.

- Я к тебе по делу.

- Какие у меня могут быть дела с вами, - ответил я со злостью. Тогда Женя положил руку на стол и пальцами пробарабанил по столу условный сигнал, каким меня ночью будили, стуча в окно, связные или посыльные от партизан. Я был в изумлении, а он стал быстро говорить: «Дай мне что-нибудь, чтобы я не вышел из дома с пустыми руками и слушай. Немцы решили снимать колокола с Чернянской и Доропеевичской церквей. Решено их опередить. Завтра ночью к тебе привезут несколько колоколов – найди место, подготовь людей, закопайте, вспашите поле и желательно что-нибудь посейте там. Это приказ. Всё». Он выхватил у меня из рук буханку хлеба и убежал.  Я долго стоял ошарашенный. Издалека слышалась песня пьяных полицаев.

Я нашёл надёжных людей, сделали всё, как было велено. Подобная ситуация произошла с колоколами Доропеевичской церкви. Немцы долго искали, вынюхивали, но так ничего и не нашли.

Прощение за всё то, что было

Демянко Анатолий Игнатьевич:

Полицаем был сначала,

Но потом беда настала:

Фрицев бьют и там и тут

Слышно: Гитлеру капут!

Женя тут не растерялся

К партизанам в лес подался…

Так начиналась большая поэма о священнике Доропеевичской церкви Кушнире Евгению, написанная одним из воинствующих атеистов нашего края в начале 60-х годов. Поэма была напечатана в районной газете. Священнику вменялось в вину, что он за собранные в церкви деньги, построил себе дом на 5 комнат (на самом деле – сени, комора, кухня, зал). Более того, его сестра отдала часть своего дома на строительство. Осуждалось даже и то, что поп ездил на мотоцикле.

…И нашлася голова –

Попу выдали права…

напишет автор

Заключительным ударом по священнику был документ, вернее акт о срыве работ в колхозе в результате церковной службы в один из праздничных дней. Осенью 1963 года церковь закрыли.

Инициатором закрытия церкви был председатель колхоза, с которым Евгений был вместе в партизанском отряде, затем они были призваны в армию и прошли от Бреста до Берлина. Не раз прикрывали один другого своими телами. Евгений за мужество и героизм при взятии Берлина, был награждён орденом Отечественной войны. Друзья вернулись после Победы домой и здесь их пути разошлись. После закрытия церкви Евгений уехал из Доропеевич, служил священником в разных городах Беларуси, последние годы в Кобрине. В этот кобринский период его жизни мне приходилось с ним часто встречаться. Однажды, когда я был у него в гостях, Евгений предложил мне прогуляться, затем, со словами: «Идём в гараж, я тебе кое-что покажу», привёл меня туда, и я увидел два прекрасно отделанных гроба.

- Вот в этих домиках, - сказал он, - мы с женой поедем когда-то на свою родину в Доропеевичи. Я невольно спросил: «и вам не страшно заходить в гараж?» Он улыбнулся: «Какой страх! Я же на войне был. После войны мне уже ничего не страшно»

Видя такую откровенность, я решился задать ещё один вопрос: «Отец Евгений, вы с войны пришли героем, у вас вся грудь была в наградах. Многие этим пользовались, т.е. становились начальниками»

Вот что он мне тогда ответил: «Когда мы сидели в окопах и стреляли, я не видел, кто стреляет в меня и кого убивают мои пули. Но когда мы пришли в Берлин и начались уличные бои, бои за каждый дом, этаж, комнату – здесь мы сходились лоб в лоб. Выживал тот, кто выстрелит первым.

Мне везло, но ты знаешь, как на тебя смотрит тот, кого ты пырнул ножом, или кого ты удавил за шею в рукопашном бою. Морально это не всякий выдержит. Но это ещё не всё: вот когда против нас выпустили детей-подростков, а воевать то они не очень умели, мы их быстро укладывали, но смотреть в эти глаза было невозможно. Эти расстрелянные  детские тела, их глаза расширенные от страха,  мне не давали покоя и я после войны решил связать свою судьбу с церковью, чтобы просить у бога прощения за всё то, что было. И я не жалею, что сделал этот выбор.

Их соединила война

Китель Тит Степанович – житель деревни Доропеевичи. В 1937 году призван на службу в польскую армию. Служил в пограничных войсках в городе Луцк. Когда началась война, их часть перебросили на запад, на немецкий фронт. Около польского города Сельцы попал в плен, был в концлагере. Затем был отправлен на работу в селение Сюнплингенбург к бауэру Гансу Шпрингенману. Работал в его хозяйстве до 1946 года. В1946 году вернулся домой в Доропеевичи.

Китель Тит Степанович вернулся из Германии не один. С ним в Доропеевичи приехала Слизовская Анна Ивановна, уроженка Украины, которая тоже была рабочей у Ганса Шпрингенмана. Вскоре они поженились и прожили в мире и согласии до глубокой старости. Вот что рассказала Анна Ивановна о своей жизни:

«…в «Сельской газете» за 26 марта 1990 года я прочитала заметку о том, что ищут людей, угнанных во время войны в Германию, чтобы предоставить им материальную компенсацию. Благодарю судьбу за то, что вспомнили добрым словом нас, а то после войны, когда вернулись на Родину, да ещё некоторое время не вступали  в колхоз, мы кроме унижения да оскорбительных слов, в свой адрес, ничего не слышали.

Родилась я на Украине, в селе Кринцилов, Хмельницкой области. Девичья фамилия Слизовская. В мае 1942 года немцы окружили наше село, согнали всю молодёжь и отправили на работу в Германию. Я попала в селение Сюнплингенбург к Гансу Шпрингенману. Работала я в полеводстве, вместе с поляками, украинцами, белорусами. Было нас там 16 человек. Познакомилась вскоре с Кителем Титом. Мы полюбили друг друга и всё время старались быть вместе. Крестьянская работа нам была знакома и мы старались не попасть в немилость к хозяевам. Ведь отношение хозяев к нам зависело от качества нашей работы. Жили мы в специальном помещении для рабочих, в комнатах держали чистоту и порядок. Раз в неделю менялось бельё, была баня. Воскресенье считалось выходным днём, можно было сходить в церковь. Для выхода в воскресный день мы имели приличную одежду и немного денег, так как за работу нам платили по 5 марок в неделю. Мы с Титом были на хорошем счету у хозяев. За наше трудолюбие они подарили нам дорогую посуду, золотые часы. Особенно любила нас хозяйка. Втайне от хозяина она дарила нам подарки, давала деньги. Заметив, что мы неравнодушны друг к другу, старалась дать нам такую работу, чтобы мы были вместе. Нас поразила чистота имения, порядок и дисциплина. Ничего не закрывалось на замки, в хозяйском доме на открытом месте лежали деньги, дорогие вещи. Правда, когда нас привезли на работу, то хозяин спокойным тоном нас предупредил, что если вдруг обнаружится случай воровства, то нас или повесят, или расстреляют. Утром, когда нас распределили по работам, то обязательно давали такое задание, чтобы его под силу можно было сделать. Скоро мы поняли, что это делается для того, чтобы быть уверенными в том, что работа в хозяйстве будет сделана. Кормили нас хорошо, по воскресеньям давали пиво, вино.

Однако мы всё время мечтали о возвращении на Родину. Строили планы о том, что, вернувшись, попробуем у себя завести такое образцовое хозяйство, как это. В начале лета 1945 года нам объявили, что мы имеем право возвратиться домой. Хозяевам не хотелось отпускать нас и они просили остаться. Мы тоже к ним привыкли. Так продолжалось ещё год.

В 1946 году мы отправились, наконец-то, домой. Хозяева провожали нас со слезами, Уезжали мы не с пустыми руками: нас одарили в дорогу дорогой одеждой, посудой, постельным бельём. Как будто предвидя будущее, хозяин вручил нам  рабочие карты – документы, подтверждающие наше пребывание и работу в Германии. Как они нам пригодились, когда начали выплачивать компенсацию!

Подарки, которые мы привезли из Германии, храним и сейчас. Некоторые вещи, документы и фотографии мы передали в Павлопольский музей, другими пользуются уже наши внуки.

Создать образцовое хозяйство в Доропеевичах мы не смогли. Попробовали быть единоличниками, но нас обложили большими налогами, начались притеснения со стороны местных властей, и в итоге мы вступили в колхоз. Вырастили два сына, которые тоже работают в колхозе, имеем внуков»

Вспоминает Сахарчук Евсей Васильевич:

Родился я в бедной семье, рос без отца. С детства батрачил у более зажиточных крестьян. В 1941 году призван в армию. Служил в городе Челябинске пулемётчиком в пехотной роте. Когда началась война, наш полк получил приказ отбыть на фронт. Наш эшелон дошёл до города Полоцка. Во время выгрузки с вагонов налетела немецкая авиация и с нашего полка остались единицы. Тех, кто уцелел, построили и объявили, что будем пробиваться к линии фронта. На каждого оставшегося выдали по 5 патронов (больше не было) и приказали: четыре по врагу – пятый в себя.

Далеко от города мы не отошли – поняли, что попали в немецкое окружение. Заняли оборону, но после воздушного налёта и артобстрела нас осталось шесть человек и без единого патрона. Взяли нас в плен и через несколько, я оказался в концлагере в городе Сувалки. Положение было ужасным – кто был физически слаб, тех добивали, заставляли нас носить их в крематорий. Многие умирали от голода и ран. Пепел сожженных мы насыпали в мешки и грузили на платформы. Затем тех, кто был физически сильнее, разобрали приехавшие фермеры. Так я попал на работу в хозяйство немецкого «бауэра» в Восточной Пруссии. Там жилось легче. Работы было много, нас было 10 человек и мы доили коров. Проблем с едой не было. Молоко и картошку разрешали есть вдоволь. Так мы жили до 1944 года. Когда фронт начал приближаться, нас из хозяйства забрали копать оборонительные траншеи. Копали примерно в полукилометре от линии фронта, поэтому постоянно были под обстрелом. Когда немцы отступали на приготовленные нами позиции, мы начинали копать новые траншеи. Чтобы не погибнуть от своих – решили бежать на Запад. Побег удался и, как оказалось, мы попали в Данию. После прихода советских войск, нас всех собрали на одном из курортов, и месяц лечили и откармливали. Затем нас распределили по странам, которые были заняты советскими войсками, для демонтажа заводского оборудования. Я попал в Польшу и больше года наша группа вела отправку заводских станков в СССР. В 1946 году я вернулся домой и обратился в военкомат для оформления документов. Долго не было ответа, потом из военного архива мне пришло уведомление, что признать меня участником Великой Отечественной войны нет возможности, так как моего полка с осени 1941 года не существовало.

Война после войны

Не сразу, после изгнания гитлеровцев с нашей земли наступил мир и покой. В лесах остались банды украинских националистов, отдельны группы уголовников, которые во время войны занимались мародёрством, а также бывшие прислужники немцев, спасающиеся от правосудия.  Ночью они врывались в дома крестьян, уносили с собой всё, что было в доме.

На особом учёте у бандитов были те, кто в 30-е годы служил в польской армии. Армейские сапоги, в которых демобилизовались воины, были предметом гордости и шика их владельцев, поэтому во время войны и после, сапоги были одним из главных предметов грабежа. Тоже самое можно сказать и о польских велосипедах, которые были высочайшего качества.

Вспоминает Демянко Василий Николаевич, житель деревни Доропеевичи, 1935 г.р.:

Вечером к нам постучали. Отец открыл дверь. Вошёл вооружённый мужчина, чувствовал себя уверенно. Сел за стол и сказал: «Ты служил в польской армии, значит, у тебя есть армейские сапоги, конечно, ты их прячешь.  Даю тебе сутки, завтра в это время приду за ними. И не вздумай шутить – будет плохо всем вам». Так сапоги моего отца стали собственностью неизвестного бандита.

Кроме грабежа банды украинских националистов перешли к террору против представителей советской власти. В Павлополе они убили работника сельского Совета Лисковича Ивана Михайловича, в деревне Доропеевичи в 1949 году убили первого председателя колхоза Швайко Ивана Моисеевича, а также председателя Чернянского сельского Совета Коренько Филимона, жителя деревни Доропеевичи. Причём убийства эти совершались в крайне жестокой форме. В нашей местности националистов называли «бульбашами». Долгое время никто не знал причину такого названия. Оказывается, они сами себя так окрестили, так как организатор их движения Шухевич взял себе псевдоним «Тарас Бульба». Центрами базирования «бульбашей» были деревни Дивин, Повить, Леликово ныне Кобринский район.

К борьбе с бандами, кроме милиции, формировались отряды истребительных батальонов из местного населения, знающих край. В Доропеевичах на эту опасную службу мобилизовали молодых и отчаянных парней – Романюка Алексея, Олесюка Юрия, Михальчука Василия. Действия «истребков» совместно с милицией и воинскими подразделениями дали возможность уничтожить банды националистов, конфисковать содержимое их многочисленных «схронов». Такова же судьба постигла и те группы бандитов-мародёров, которые не выдвигали политических требований, а занимались чистым грабежом. В 1949 году в Кобрине состоялся судебный процесс по делу о массовых грабежах. Из Доропеевич и Павлополя на суде присутствовали потерпевшие. Среди них был и мой отец – Демянко Игнат, так как в 1947 году нашу семью тоже ограбили, забрав всё до последнего куска хлеба. Интересно то, что среди членов банды было несколько человек – поляков, во время войны воевавших в «Армии Краёвой» и затем «переквалифицировавшихся» в бандитов.

P.S. Года три тому назад по «Радио Свобода» прошла серия передач о националистах,  во время войны базирующихся в Дивинской зоне. Оказывается,  некоторые из них ещё живы, живут в Америке, имеют свой союз и надеются, что наша Берестейщина когда-нибудь станет частью независимой Украины и при помощи американских «друзей» историческая правда восторжествует.

Как сказал Юлиус Фучик – «Люди! Будьте бдительны!»

P.P.S. Когда материал об украинских националистах был уже отпечатан, я опять услышал по радио «Свобода» новое откровение об их деятельности. Озвучил его – сын Романа Шухевича – Николай, проживающий в Америке.

По его словам выходит, что ОУНовцы никаких террористических актов против местного населения не проводили, а все кровавые убийства – дело рук НКВД.  Специальные группы, знающие украинский язык, песни, выдавая себя за ОУНовцев, уничтожали советских активистов, грабили население. Всё это делалось для того, чтобы разжечь ненависть у народа против настоящих борцов за великую и независимую Украину.

Как говорится – комментарии излишни.

Демянко Анатолий Игнатьевич

Демянко А.И. Расскажите мне о войне : Воспоминания [Текст] / Анатолий Игнатьевич Демянко.

– Малорита : Малоритская централизованная библиотечная система ; отдел библиотечного маркетинга, 2015. – 86 с.